Читать интересную книгу Скала аномальная зона. Фант-реал - Татьяна Левченко

Мы ещё все подивились, повздыхали. Но сколько лет уж прошло… Разошлись, каждый своим делом занялся. А мать прилегла в своей комнатушке.

Я, укрывая её, всё вглядывался в портрет на стене. Отец… Юродивый сказал: «там много людей» – может, так и живёшь там, за странной завесой тайны, куда, оказывается, не всем и дорога открыта. Но всяк боится, что ему-то она откроется. Потому и не идут люди даже за собственными коровами-козами. Уж те гуляют, никаких тайн не видя и не ведая… Кстати, Олимпиада так и спать умостилась на вершине холма. Козлята кругом её расположились, – что твой каравай юбилейный на зелёном холсте.

* * *

Простой пример вешки. Кажется, он типичный абсолютно для всех обывательских семей. Замечание «Не забивай голову ерундой!» Однажды, на десятом или тысячном таком замечании, ты обращаешь внимание – к чему же конкретно это замечание относится. Приходишь к выводу, что «ерунда» для других, – очень важное для тебя. Перестаёшь реагировать, доказывать «мне это надо, мне это интересно», а просто начинаешь усиленно «забивать голову ерундой», всё более, всё лучше познавая этот предмет.

Вот здесь ясно прослеживается логическая цепочка очищение – равновесие – расширение сознания…

…Ни одна религия на Земле не изживает себя. Начиная от язычества, многобожия, заканчивая, пока, современными направлениями христианства, ислама, буддизма со всеми их ответвлениями. Все они сосуществуют. Все являются необходимыми: каждая для определённого уровня сознания. (Если б они ещё и не враждовали между собой!)…

(из дневника отца)

* * *

…Я стоял на краю пустыря, смеривая взглядом расстояние до вредной козы. Солнце уже село, но было довольно светло: лето едва перевалило на вторую половину. На некошеных холмах отавы быть не могло. Но там, поверх выгоревшей первой травы, уже вовсю зеленела новая, сочная, взявшаяся в рост под густой подстилкой старых трав, годами, десятилетиями не убираемых. И даже не горят они, как в других местах, – от спички, от искры, от окурка… впрочем, кто их там бросит…

Ни разу в жизни не видел я холмы Скалы обгорелыми. Изумрудно-зелёные, сиреневые от клевера и чабреца, красные от маков, жёлтые от ирисов, серовато-жухлые и вновь зелёные, уже густой, зрелой зеленью с серо-жёлтой подстилкой. И ни единая тропка не вилась по холмам. Ни малейшая стёжечка…

Или мне показалось?

При упоминании о тропе, я уловил глазом лёгкую примятость старых и новых трав, узкой полосой, начинаясь от ног моих, убегающую по ближним холмам и холмикам как раз в направлении козье-козлятного «каравая». Может, здесь как раз можно пройти безопасно? Откуда эта тропа? Значит, кто-то проходил, может, таясь от людей, чтобы не пугать, за своей забродой-животиной? Вот, вроде, рядом и ещё стёжка, как бы коровой оставленная, даже капельки белёсые на травинках: давно, знать, не доена, теряла молоко…

* * *

Важно не только то, во что ты веришь, но и какими силами духа твоего вера твоя осуществляется. Истинное Знание немногословно. Прочитав тысячи и тысячи книг, ты выудишь из них только крупинки Знания. Чтобы хоть чуточку над этим подняться, необходимо размышлять, необходимо эти крупинки в сознании своём проращивать, как зёрнышки, взлелеивать росток и с восторгом наблюдать, как он тянется ввысь, оживая, наполняясь живительными силами своего прародителя – Истинного Знания. И ты будешь наслаждаться его стройностью, его красотой. И будешь гордиться, самую чуточку, что это твои размышления вскормили его и дали ему первичный толчок к развитию.

(из дневника отца)

* * *

Размышляя, я сам не заметил, что уже иду, иду по всё более различимой под ногами тропе, с холмика на холмик, всё глубже уходя в Скалу. «Е-о-и-и! И-и-и-ись!» – как сквозь вату донеслось до меня, и Олимпиада с козлятами, совсем рядом, вдруг сорвались с холма и галопом, скачками понеслись в сторону улиц, к домам. Что, собственно, нам и требовалось. Я повернулся. У самого края пустыря стояла мать, рупором сложив руки у рта, словно продолжала кричать, как я догадался: «Не ходи! Вернись!»

– Мам, ты чего! – засмеялся я, помахав ей рукой и направляясь назад пройденной тропой.

Но тропы сзади не было. Я шёл, шёл напрямик, глядя на мать, которая будто всё продолжала кричать и звать, словно не видела меня. Тогда я побежал. Я бежал изо всех сил, как никогда. Всё более темнело, уже показались в небе россыпи звёзд, уже начали они выстраивать созвездия, уже я задыхался от бега, а преодолеть полоску пустыря, отделявшую меня от мамы, от дома, от всего мира, не мог.

Мать уже давно опустила руки, только теребила и комкала край передника, только с невыразимой тоской смотрела и смотрела… почти на меня. И, видимо, в какой-то миг что-то уловила, потому что дрогнуло лицо её, вся она рванулась, потянулась в мою сторону, но не двинулась с места, закричала, я видел, что она кричала, но голос доносился, как из очень далёкого далека:

– Сынок! Не ходи!

Я остановился. Почти растерянно: куда не ходить? Я ведь возвращаюсь.

– Подожди меня здесь! Не двигайся с места! – вдруг что-то явно придумала мама и почти бегом направилась к соседней улице, таким же лучом отходящей от пустыря.

Я сел в траву и стал ждать. Я не знал, что хотела мама, но зря она ничего не скажет. Поэтому я буквально не шелохнулся, пока не показалась она из-за угла, ведя за руку какую-то женщину. Когда они подошли поближе, я увидел, что женщина эта – почти девчонка – никто иная, как… В общем, жениться я пока не спешил, но была она мне очень даже по сердцу. И сейчас, увидев её, испуганную, встрёпанную, в косо, наспех застёгнутом халате, я подумал: какая она всё-таки… родная… дурашка моя! Выходит, от мамы действительно ничего не скроешь. Но зачем она её привела сюда?

Девчоночка моя тем временем, глянув в мою сторону, охнула и, вырвав руку у матери, кинулась ко мне с какими-то безумными причитаниями:

– Ой, родненький! Ой, подожди, я сейчас!

Ничего не понимая, я встал и кинулся ей наперерез, чтобы и её вдобавок не затащило в эту аномалию. Я даже действительно продвинулся на несколько шагов. Похоже, мама отметила это продвижение, потому что удовлетворённо закивала. Сейчас она стояла спокойно на краю, лишь наблюдая за нами.

– Мама! – упрекнул я её. – Ну, зачем ты её привела?! – и остановился, удивлённый поведением своей подруги. Она делала такие движения руками, словно что-то отбрасывала в сторону, что-то разгребала. И всё продолжала причитать:

– Сейчас, сейчас я помогу тебе! – потом на миг обернулась к матери и крикнула ей вовсе уж странное: – Лопату же надо! Сбегайте за лопатой!

Мама грустно покачала головой и не сдвинулась с места.

– Брось, милая, – сказала, – не отроешь. Не то ты видишь. Оставь. Иди.

– Иди! – сказал я, ещё ничего не понимая, но догадываясь, что мама в своём рассказе очень многое не договорила. – Иди, – повторил я подружке, мысленно прощаясь с ней, с такой вот – растрёпанной, зарёванной, родной… – вызови спасателей, а мне мама пока поможет. – И грустно проводил глазами её светлый халатик, замелькавший вдоль улицы.

– Почему ты к ней не вышел? – печально спросила мама. – Ты же вроде любишь её?

– Ты же видела… – вздохнул я, вновь садясь в траву. – Ты лучше скажи, что не досказала, пока спасатели не приехали. Отец знал что-то о Скале? Он нарочно пошёл?

Мама тоже тихо опустилась в траву там, где стояла. Чуть помолчала, по привычке теребя передник.

– Да, он всю жизнь за ней наблюдал, за этой Скалой. И Андрея Семёновича он вызвал откуда-то, из Перми, что ли. Он говорил, – я плохо понимала: не вникала в это – «каждый видит то, что мешает ему видеть». И ещё он говорил, что кто троп не видит, тому безопасно, но они видят что-то неприступное. Потому, когда ушёл у всех на глазах… он мне заранее сказал… чтобы кричала, свидетелей собирала… Андрей всех опросил. Кто-то видел – оползнем накрыло, для кого-то – в болоте утоп, другие говорили: на скалу полез, да и сорвался с обрыва. Все, все по-разному сказали. Андрей – тот вовсе бесконечную стену плотного тумана видел. Хоть уговорились они, что он опросами будет заниматься, в Скалу не полезет, а не утерпел – рванул в тот туман, что видел. Отец его там перехватил. Вышвырнул. Его можно было: он троп не видел. Я ходила в больницу к нему, пока он помнил всё – всё рассказал. А потом… смешалось у него всё. Осталось только – Скала и рука отпихивающая. – Мама помолчала, поглядев в сторону города, где вдалеке слышались завывания сирены и заторопилась. – А отец так и не вышел. Забрала его Скала. И тебя вот забрала… Всё за ваши сомнения! Всё за ваши поиски! Не живётся вам! Сказал же Господь: «Люди вы! Живите!» Что ж вам ещё?! Чего не жить?! Бегите всё, бегите – от жизни, от семьи, от проблем… Тот семерых кинул… Ты тоже… – «не так она видит», гляди! А девка-то – и хорошая, и добрая…